В усадьбе Дадиани, родовом поместье князей Чавчавадзе, готовились к большому событию. Проездом из Туркманчая в Петербург с гостевым визитом прибывал давний друг семьи Александр Сергеевич Грибоедов. Казалось, ещё совсем недавно здесь, в Дадиани, он читал свою комедию «Горе от ума». Теперь из Персии встречали полномочного министра-резидента Российской империи!
Когда послышался цокот копыт и раздался голос гостя, юная княжна Нино влетела в кабинет отца и по детской привычке хотела броситься Грибоедову на шею! Но с растерянной улыбкой, тот смущённо отступил. Узнать её после долгой разлуки и в самом деле было сложно. Грибоедов полагал увидеть всё то же озорное лицо, угловатую фигуру и вечно растрёпанные косички.
Как она изменилась!
Перед ним стояла высокая стройная девушка с огромными тёмно-карими глазами. А когда-то маленькая Нино брала у него уроки – игра на фортепиано, французский язык…. На занятия она часто приходила с куклами. Господин Сандро, — так звала она Грибоедова, — лишь улыбался и, с шутливым укором покачивая головой, начинал занятия. Он любил говорить об искусстве и, в частности, о церковной живописи великого испанца Бартоломе Эстебана Мурильо. И пока учитель рассуждал о сильной и благородной кисти художника, Нино представляла себе образ мадонны. Но больше всего на свете она хотела, чтобы наставник и о ней говорил столь же вдохновенно и пылко… Грибоедов же шутливо называл её мурильевской пастушкой.
И вот теперь, после нескольких лет разлуки, покрасневшая от смущения Нина стояла перед Грибоедовым. Она была прекрасна, прелесть только что распустившегося цветка очаровала его. Искушённый дипломат, известный писатель и композитор, храбрый воин, гусар, дуэлянт и арестант, по делу декабрьского заговора полгода проведший в тюрьме, сейчас он влюбился словно мальчишка. Влекомый вспыхнувшим чувством, он внезапно, чуть ли не за семейным обедом, сделал ей предложение: «…я не помню, что начал ей бормотать, и всё живее и живее; она заплакала, засмеялась, я поцеловал её, потом к матушке её, к бабушке… нас благословили».
Через короткое время Грибоедов рука об руку с юной невестой вошёл под своды Сионского храма. После церемония венчания, казалось, весь Тифлис вышел поздравить новобрачных. К их ногам ложились букеты осенних цветов, а пожелания счастья сливались в одну торжественную песню. Начать супружескую жизнь молодые решили в Цинандали, кахетинском имении князей Чавчавадзе.
Здесь, с веранды огромного дома, молодые супруги любовались заснеженными вершинами Кавказа. На живописном берегу Алазани они поклялись никогда не расставаться. «Счастливые часов не наблюдают», — беззаботно смеялась Нина. Она ещё не знала, что хотя и не через часы, а всего лишь через неделю Грибоедов должен отбыть в Тегеран, куда он так не хотел ехать, считая своё назначение политической ссылкой. Александр Сергеевич должен был контролировать выполнение Персией обязательств по недавно подписанному мирному договору. Россия отныне могла держать на Каспии военный флот, а русские купцы получали право беспрепятственной торговли во всей Персии. Кроме того, на страну налагалась контрибуция в 20 миллионов рублей серебром. Но Персия, эти, крайне невыгодные условия исполнять не собиралась.
Нина, готовилась сопровождать мужа. Однако, не желая подвергать молодую супругу опасности, Грибоедов решительно настоял, чтобы она осталась в Таври́зе, где тогда находилась резиденция российского посла. Проведя переговоры с министром Аббас-Мирзой, Грибоедов во главе делегации отправился в Тегеран, к персидскому шаху.
Въезд русской миссии в Тегеран совпал с праздником Реджеб – месяцем, в течение которого воспрещаются всякие раздоры. В прибытии послов России, недавнего своего врага, и именно в разгар Реджеба, персам виделось преднамеренное неуважение к своим традициям. Они понимали, что русские дипломаты прибыли говорить не о мире, а о выполнении требований. Грибоедов старался отсрочить трудные переговоры хотя бы на месяц, до окончания праздника.
Но Петербургу требовалось срочное решение всех вопросов. Для достижения поставленных целей Грибоедов вынужден был, вопреки личным склонностям, держаться как можно твёрже, не уступая ни в чём строптивости персиян. За несговорчивость персидские дипломаты прозвали Александра Сергеевича «сахтир» или «жестокое сердце». Иногда Грибоедов действовал не по-дипломатически вызывающе, открыто нарушал этикет шахского двора, демонстрировал неуважение самому шаху.
Он слишком далеко зашёл. В придворных кругах шаха по отношению к русскому послу, виновнику унизительного Туркманчайского трактата, закипала вражда. Ненависть росла и в народе, на улицах всё громче звучали призывы к истреблению русских…
Тем временем Грибоедов торопился в Тифлис. Нина пребывала в положении, и он как можно скорее хотел увезти её домой, из Тавриза к родителям. Чуть ли ни ежедневно он отправлял супруге письма: «Грустно без тебя, как нельзя больше… Теперь я истинно чувствую, что значит любить…Скоро и искренне мы с тобой сошлись и навек». Нина же сообщала ему своё видение близкого будущего. Она была уверена, что родится мальчик. И даже выбрала ему имя – Александр – в честь супруга и князя-отца. К ближайшей весне Грибоедов предполагал завершить дела в Персии…
Сбыться этому не было суждено.
30 января 1829 года около 100 тысяч фанатиков, подстрекаемых исламскими фундаменталистами, ворвались на русское подворье. В считанные минуты всё посольство – тридцать семь человек! – было растерзано. В течение трёх дней толпа таскала обезображенное и изуродованное тело Грибоедова по улицам и базарам Тегерана. Потом его кинули в придорожную канаву.
Известие об ужасной смерти Грибоедова всячески пытались скрыть от Нины. Когда же страшная правда всё-таки открылась ей, то случились преждевременные роды. Новорожденный прожил всего несколько часов…
В одночасье несчастная Нина потеряла не только мужа, но и сына.
Уезжая, Александр Сергеевич говорил жене: «Не оставляй моих костей в Персии. Если умру там, то похорони меня в Тифлисе, в монастыре Давида».
Но похоронить Грибоедова в Тифлисе долгие месяцы не удавалось. Тело его якобы опознали по кисти руки, простреленной в 1818 году на дуэли с будущим декабристом Якубовичем. Полгода ушло на то, чтобы прах Александра Сергеевича перевезли из Тегерана в Тифлис. Писатель, музыкант и выдающийся дипломат нашёл упокоение в монастыре святого Давида, что на горе Мтацми́нда. На могиле поставили часовню, а перед ней – памятник в виде скорбящей женщины.
«Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?» — такую надпись Нина Чавчавадзе сделала на могильной плите.
Между тем, персидский шах, послал в Петербург депутацию во главе со своим братом, и вместе с принесением покаянных извинений, подарил Николаю I уникальный алмаз весом в 87 карат. Это был знаменитый бриллиант «Шах» — один из самых крупных и дорогих камней в мире. На его гранях значатся имена всех, начиная с 1591 года, персидских владык. Русское правительство назначило вдове дипломата пожизненную пенсию в 5 тысяч рублей ассигнациями.
Но горе женщины было безутешным. После смерти супруга она облачилась в чёрное платье и дала обет не снимать его. Руки прекрасной вдовы просили многие, в том числе и губернатор Тифлиса. Но все получали отказ.
Нет, она вовсе не замуровала себя при жизни. Всегда приветливая и ласковая, Нина и далее оставалась такой. Она по-прежнему готова была выслушать каждого, помочь советом или деньгами. И только большие тёмные глаза неизменно оставались грустными – казалось, в них запечатлелись вся земная скорбь и печаль.
«Чёрная роза Тифлиса» — так называли её за верность покойному мужа.
Нина полностью посвятила себя родным, стала для семьи ангелом-хранителем. Когда летом 1857 года в Тифлисе началась эпидемия, Нина не захотела уезжать из города и осталась ухаживать за больными родственниками – в итоге заразилась холерой и умерла.
Тридцать лет прошло, прежде чем влюблённые соединились навсегда. Похоронили Нину Грибоедову-Чавчавадзе рядом с мужем, как она того желала и к чему всю жизнь готовилась. Теперь уже ничто не в силах было их разлучить.
Много лет спустя побывавший в Тифлисе поэт Яков Полонский напишет: